Ледков Василий Николаевич (проза)

В 1962—1965 годах был слушателем Высших литературных курсов Союза писателей СССР при Литературном институте им. А. М. Горького (Москва). За это время он написал повести «Синева в аркане» (автобиографическая), «Метели ложатся у ног» (о становлении колхоза в тундре). В 1967 году был избран заместителем ответственного секретаря Архангельской областной писательской организации. В этот период издаются его поэтические сборники «Быстроногий олененок», «Ивовое море», «Солнце сна лишилось», «Снежная держава», «Песня — мой парус», «Голубая стрела», «Штрихи», «Снег растает» и другие.

В. Н. Ледков — автор романов «Месяц малой темноты», «Люди Большой Медведицы». Он перевёл на ненецкий язык многие произведения русских писателей. В свою очередь, произведения Ледкова переведены на ряд языков народов мира.

Книги Василия Николаевича Ледкова можно скачать/почитать тут 

отрывок из книги "Метели ложатся у ног" – Архангельск: Сев-Зап. кн. изд-во, 1983.

Подсинив снега, короткий световой день месяца Большой темноты промелькнул, будто и не был, и сразу же потемневшее небо снова наполнилось звездами. Запоздалый месяц, лениво выползал из-за края земли окро­вавленным шаром. Свет его был ещё слаб, а потому снега казались угольно-черными, люди по ним мельтеши­ли расплывчатыми тенями. «Вот когда нападать-то!» – думали многие, но вслух никто не говорил этого. Но вот месяц поднялся на небосклон, накалившись постепенно до желтоватой белизны. Четко выделились черные тени застругов, земля стала чешуйчатой, как рыба, подернулась зеленоватой дымкой. Всё вокруг погрузилось в тишину.

– Что делать с Няруем и Туей? – подал голос Сэхэро Егор.

– В самом деле, что с ними делать? – подхватил Тюлесей.

– Отпустите и пусть идут пешком в свой То-харад, – после долгого молчания сказал Делюк. – Там, может, приветят их. А нас к их приходу, думаю, там уже не будет.

Люди молчали. Это означало единодушное одобрение.

– Быстро и без шума снимем наблюдателей с углов стены на башнях и стражу у входа, – снова донесся голос Делюка, деловой и приподнятый. – Главное – надо взять с ходу острог со стрельцами, не дать им взяться за оружие. С пищалями шутки плохи! Остальное дозволим огню. Забирайте меха, оружие, кожу и золото. Людей без надобности не убивать. Пусть уходят туда, откуда пришли! Там у них есть свои земли! Кто идёт с разбоем, подкупом и обманом, не место тем на нашей земле! Не нужна нам чужая земля, но и своей не позволим топтать и поганить! Покорность и унижения – не наш, ненцев, удел! Спалим осиное гнездо слуг ненасыт­ного царя!

– Спалим То-харад!

– Спалим гнездо хэбов! – донеслись отовсюду гневные крики.

Толпа долго ещё волновалась и гудела, нагнетая воинственные страсти. Надо было настроиться на бой с противником сильным, грозным, обученным специально для усмирения воинственных туземцев, от которых царская казна получала немалые даровые барыши. Но вот упряжки сорвались с места и в морозном воздухе превратились в огромное облако пара. Шумная масса людей на ходу делилась на отдельные кучки по тридцать упряжек и разворачивалась веером. Впереди на большой скорости мчались вместе с Делюком и люди Тюлесея. Как ни в чём не бывало с ними ехали и все трое раненых. Менять тактику и разрабатывать новый план теперь уже было поздно. Встречный порывистый ветер был на руку налетчикам: шум трех с лишним тысяч упряжек не может быть услышан раньше, чем воины Делюка ворвутся в городок. Так всё и получилось.

Упряжки Тюлесея и ещё трех его людей точно из-под земли выросли под ближней дозорной вышкой городской стены. Пока стрелец в огромной овечьей шубе заворочался, чтобы дать предупредительный выстрел, молнией взметнулся тынзей, брошенный верной рукой Тюлесея, и вот уже сдавленный петлей тынзея по локтям стрелец лежал на снегу с наружной стороны стены возле ног четырех разведчиков. «Будут угрожать или вы­хода иного не будет – колите копьем, бейте стрелой! – будто снова услышал Тюлесей слова Делюка, брошенные на льду озера под невысоким берегом вдогонку перед самым налетом на дозорных. – Отнимайте оружие, и вяжите стрельцам руки и ноги».

С башни и со стороны главных ворот городка донеслись хлопки выстрелов и угасли в душераздирающем крике. Молниями летали над землей горящие стрелы, и кое-где поднимался дым, белый сверху, черный снизу. Таким его делала набравшая уже блеск луна. Люди и упряжки носились в огненном кольце подожженной стены между утонувшими в сугробах домами, которые один за другим занимались огнем и окутывались дымом.

Тюлесей со своими воинами ворвался в гущу пыла­ющих домов.

В окруженном сотнями упряжек остроге хозяйничал Сэхэро Егор. Под наведенными в упор стрелами в одних исподних, босиком стояли стрельцы со связанными за спиной руками.

На сугробах возле саней росли горы мехов, обитых металлом сундуков, коробок всяких, бердышей, сабель, кинжалов, дубленых кож и прочего железного и вещевого хлама. Всё это спешно грузилось на нарты и связывалось ремнями.

Когда все жильцы городка были загнаны в опустошенный острог, а стрельцы связаны и взяты под прицел полутора сотнями лучников, воины Делюка пустились по домам, беря всё, что представляло интерес.

Делюк остановился возле вырубленных в снегу ступенек, которые вели в темную нору под сугробом. Таких нор оказалось четыре – по две с этой и с той стороны небольшого сугроба.

«Что это? Похоже, тут они что-то важное хранят. Может, еда? А может, порох? Оружие? – молча размышлял он, разглядывая глубокие норы и думая, зайти ему или нет. – А может...»

– Тут, говорят, их самые вредные шаманы сидят, – сказал подбежавший к Делюку Тюлесей. – Под землей они их держат, потому что, говорят, царь так велел.

– Царь?! – удивился Делюк. – Кто тебе сказал?

– Да вот этот ненец, – Тюлесей показал на человека в просаленной малице и в больших скрипучих пимах-катанках.

– Тут ихние шаманы. Попы, – подтвердил незнакомый ненец, переминаясь от волнения с ноги на ногу и озираясь по сторонам, будто его могли слышать хозяева То-харада. – Главный из них Аввакум, протопоп какой-то. Этот, наверно, даже попа поважнее!

По открытому усеченному слогу в начале слов Делюк понял, что перед ним стоит малоземелец, и, не дожидаясь, что ещё скажет тот, спустился по лесенке вниз и с силой рванул на себя массивную дверь, обитую нерпичьей шкурой. Вместе с облаком морозного воздуха он очутился в душном, но светлом подземелье. Пахло чем-то горелым и сыростью.

Делюк долго всматривался в странного худого человека с черной с проседью бородой и в каком-то длинном до пят малахае. На груди у него поблескивал белый крест, вспыхивая искрами от огня светильников. Щеки у русского шамана были впалыми, колкие глаза под кустистыми бровями сидели глубоко, и были они, как говорится в тундре, на расстоянии крика. «Плохо, наверно, кормят», – подумал Делюк сочувственно.

Русский шаман сидел неподвижно и, вцепившись костистыми руками в углы столешницы перед собой, внимательно рассматривал вошедшего. Он не мог не узнать в нем тундровика, а потому взгляд его стал насторожен­ным и чуть ли не враждебным, ибо слышал он, что дальние самоеды уже дважды налетали на Пустозерск, куда привела судьба ярого сторонника «древлего благочестия», и дважды сжигали его.

Делюк стоял растерянно возле распахнутой двери не в силах оторвать ноги, будто они вросли в пол.

– Это ты русский шаман? – спросил он как можно строже. – Я тебя не трону. Я тебя...

Услышав русские слова в устах туземца, Аввакум встал. Высокий ростом, угловатый в плечах, он длинными шагами прошелся с угла на угол, остановился возле стола, расставив на ширину плеч длинные ноги, и стал сверлить Делюка большими, мечущими искры глазами. Звездное вспыхивание креста на груди усиливало это ощущение в сознании Делюка. Потом русский шаман заговорил вовсе не враждебно:

– Дитя студёной земли, куда же я уйду из этой мо­гилы? В чум? Не жить мне там. К звездам? Не всё ещё мной навякано на земле. Некуда идти мне, друг мой. Бог всё видит. И царево око здесь бдит неусыпно. И вам не взять Пустозерска – не такие ещё копья ломали. Сво­бода моя – в слове моём. Я уж...

Делюк было собрался выразить своё сочувствие странному русскому шаману, но земля под ногами пошатнулась вдруг, раздался оглушительный треск, подобный раскату грома, и слова Аввакума потонули в этом шуме.

Взглянув на Аввакума ещё раз, Делюк увидел, что тот степенно и важно положил крест двумя длинными вытянутыми пальцами, в лице он ничуть не изменился и стоял спокойно на прежнем месте. Грохот всё ещё продолжался, он даже вроде бы усиливался, приближаясь, а земля оседала с каждым новый ударом. Это рвались бочки пороха, ядра, ящики патронов в пороховых амбарах.

Не найдя, что сказать, Делюк только махнул рукой на прощание, вышел, закрыв за собой дверь, поднялся по снежным ступенькам и, увидев зарево разрывов, быстрыми шагами направился к своей упряжке и с ходу запрыгнул на нарту, на которой оказались какие-то обшитые железом ящики, поднял обе руки и, размахивая ими, крикнул сквозь грохот и треск:

– О-хо-хо-ов! Люди мои! Обратно! Обратно пора!

В тот же миг всё заходило, замельтешило между пылающими домами, и, сорвавшись с места, три с лишним тысячи упряжек исчезли в подлунном просторе, как крылатые призраки.